Цыбулька и два поросенка

 

Цыбулька и два поросенка

       У большинства рассказов моей мамы был неуловимый мрачный оттенок, который придавала им ее ненависть и неспособность простить собственную мать. Понятно, что о поездке в родную деревню она и слышать не хотела. Напрасно я ее уговаривала — ее лицо только темнело от гнева, и она начинала бормотать себе под нос что-то невнятное. И все же, несмотря на это, мама охотно вспоминала о своем детстве и юности. Каким-то непостижимым образом рядом с картинами нищеты и тяжелого труда она всегда умела отыскать в своем прошлом что-то милое или смешное. Я любила ее слушать, но больше всего мне нравились забавные истории о домашних животных и описания живописной природы ее родины. После таких рассказов мне было особенно трудно смириться с мыслью, что я никогда не увижу ни речки с ее омутами и стремнинами, ни дубового леса, раскинувшегося на холмах.

       Когда я возвращалась из школы, то не убегала играть сразу же после обеда, а усаживалась рядом с мамой на кухне, и пока та гремела кастрюлями, рассказывала ей подробно обо всем, что случилось за день. Жаловалась, конечно, на свою первую учительницу, такую недоброжелательную и невыносимо грубую. Мама всегда слушала внимательно, то и дело прерывая меня каким-нибудь замечанием. А потом, не удержавшись, сама начинала рассказывать историю из своего детства или «историю из жизни», как она их называла. Ей не терпелось показать мне, что люди мало изменились с тех пор. И дети тоже не изменились. Ни привычное недоедание, ни потрепанная одежда, ни даже работа с ранних лет не умеряли пыла моей мамы и ее друзей, когда они смотрели по сторонам в поисках новых развлечений.

       Удивительно, как мало иногда нужно для счастья. До сих пор помню, как мы с моей подружкой смеялись до слез, без устали прыгая с чердака на огромную кучу золотистой соломы в соседском дворе. Все прыгали и прыгали - потом после короткой передышки начинали опять. У моей мамы тоже была в запасе подобная история. Она и ее друзья так же безудержно веселились, когда дразнили свою любимую рыжую собаку по кличке Цыбулька. Собака, надо сказать, была такая умная, что дети искренне верили — она понимала каждое их слово. И одно слово Цыбулька совершенно не выносила. Стоило только кому-то, даже шепотом, назвать ее собакой, как она оскаливала зубы и тихо ворчала. Ну и трудно передать в какое она впадала неистовство, когда дети, взобравшись на дерево, начинали громко орать оттуда: «Собака! Собака!»

       Представляю какая это была захватывающая игра: сидеть среди ветвей, кричать и смеяться до слез, пока собака внизу прыгала как сумасшедшая на ствол и яростно лаяла. Накричавшись до хрипоты, дети обычно затихали и начинали уговаривать разъяренное животное. Она просто неправильно их поняла — никто и не думал называть ее собакой. Они ведь знали, что ее зовут Цыбулькой. Удивительно, но услышав свое имя, Цыбулька очень быстро успокаивалась и начинала энергично махать хвостом, показывая детям, что она их уже простила и, так и быть, позволит себя погладить и потрепать по голове.

       Была у мамы и еще одна яркая история, которую я особенно любила. Она была о двух поросятах, хотя на самом деле это был захватывающий рассказ о соревновании между двумя сестрами. А началось все с того, что удрученная соседка принесла к ним в дом двух маленьких новорожденных поросят. Оказалось, что их мать произвела на свет целых 14 штук таких сосунков, хотя сосков у свиньи, как известно, только 12. Вот женщина и предложила, что она подарит девочкам лишних поросят, а они, если постараются, сами сумеют выкормить несчастных малюток. Девочки, конечно, были в восторге. Моя любимая тетя Зина без колебаний схватила того поросенка, что был поменьше. Да, я и сама так же поступила бы на ее месте. Ведь не зря же мне так нравились крошечные куклы, когда я была в дошкольном возрасте. Моя мама была на пять лет старше своей сестры и, несомненно, умнее. Она, не задумываясь, схватила того поросенка, что был заметно крупнее. И эта первоначальная разница только увеличивалась со временем. В этом, впрочем, не было ничего неожиданного. Все ведь знают, что чем лучше старт, тем легче добиться успеха. А маминому поросенку повезло вдвойне, так как у нее был неважный аппетит. Поэтому, несмотря на частое недоедание, ей было не так уж трудно с ним поделиться. У Зины же, напротив, аппетит был отличный, и она даже представить не могла, как можно было оторвать от себя хотя бы кусочек.

       Время шло, поросята росли, и разница в их размерах постепенно увеличивалась. А потом Зинина свинка неожиданно сбежала и недели две или три бродила где-то по чужим огородам. Но свобода не пошла ей на пользу. Когда ее, наконец, нашли и поймали, она выглядела такой маленькой и исхудавшей по сравнению с маминой хрюшкой, что люди часто спрашивали про них: не мама ли это со своим поросенком.

       Но больше всего мне нравилось, когда мама добродушно посмеиваясь, начинала описывать свою повзрослевшую свинью, которая вела себя совершенно по-собачьи и, охраняя границы их владений, всегда была готова кинуться на незваных гостей. И никто, кроме моей мамы, не мог остановить преданное животное, так как оно выполняло только ее приказы. Так что в том долгом соревновании между двумя сестрами моя мама несомненно победила. И хотя я очень любила свою тетю, а все-таки простодушно радовалась маминому триумфу. Ведь то же самое было и у меня с моими подружками. Разве не следили мы ревниво за тем у кого платье лучше, кто прыгнет дальше или взберется выше на дерево? Старались, конечно, не расстраиваться по пустякам. Но неизбежно бывало и так, что приходилось крепиться изо всех сил чтобы не подать виду насколько сильно тебя задело поражение. Один из таких случаев почему-то особенно ярко всплывает у меня в памяти.

       Насколько я помню, отец этой девочки был офицером и служил в Германии. Там она жила и училась, а к нам приезжала только изредка погостить у бабушки с дедушкой. Понятно, что одевалась она намного лучше нашего и явно была избалована. Но это только подстегивало наше желание порисоваться перед ней немного. Поэтому мы повели эту девочку к ближайшему высоковольтному столбу — одному из тех, что возвышались над дорогой на краю нашего поселка. Это была ажурная металлическая конструкция метров 30-ти высотой. По форме столб слегка напоминал космическую ракету, и я любила шутить, что на нем-то мы и полетим когда-нибудь на Марс. Однажды мы с удивлением и страхом следили за рабочим, который, скользя по металлическим рейкам, добрался почти до самого верха этой громадины. После этого мы и сами несколько раз штурмовали столб. Правда, наш боевой задор всегда заканчивался у первой перекладины, что была на высоте метров восьми над землей. Впрочем, и это нам казалось настоящим подвигом. Так что мы очень гордились собой, когда после подъема на перекладину спустились, наконец, к девочке, поджидавшей нас у подножия столба. Но оказалось, что она тоже была не лыком шита и более того — была способна на большее. Не тратя времени на разговоры, девочка тут же кинулась к столбу и не менее ловко добралась до первой перекладины. Потом неожиданно схватилась за одну из перекрещивающихся реек и, повиснув в воздухе, с нескрываемой насмешкой крикнула, что тот, кто хочет, может к ней присоединиться. Но никто из нас не захотел. Мы просто стояли и оторопело глазели на ее ноги, болтающиеся высоко вверху. Снизу это выглядело достаточно устрашающе.

       Я знала, что в первую очередь это был вызов мне, потому что я была предводителем нашей небольшой компании. Именно я придумывала новые игры или затеи, и меня за это ценили. На мгновение я даже представила себе как я быстро взбираюсь по столбу и повисаю рядом с девочкой, но вместо этого продолжала стоять неподвижно, пригвожденная к земле внезапным страхом. В общем-то, я знала, что эта девочка была из тех, которым просто нравится шокировать других. К тому же она навсегда потеряла мое уважение после того, как спела одну очень грубую песню передо мной и моей лучшей подругой. В то время я еще мало что знала о сексе и была глубоко шокирована тем, что девочка моего возраста может так вызывающе об этом петь, да еще такую мерзкую песню. Все это пронеслось у меня в голове, пока я стояла там у столба. Это и помогло мне сохранить достойную мину, когда девочка, наконец, спустилась. Но, увы, ничто не могло оправдать моей трусости в моих собственных глазах.

       Не знаю почему, но моя память всегда с готовностью выхватывает именно те воспоминания, о которых мне меньше всего хочется вспоминать. Моя мама обычно поступала наоборот. Ей нравилось описывать как раз те случаи, где она могла показать себя с лучшей стороны. Трудно было без зависти рассматривать ее молодые фотографии и слушать о том, как у нее не было отбою от поклонников из-за того, что она была хороша собой и остра на язык в придачу. А как быстро она бегала — никто и никогда не мог ее поймать. И, конечно же, на всех школьных концертах именно она с чувством декламировала длинные стихи, а когда спускалась со сцены, то и дети и родители восторженно хлопали.

       Возможно здесь и таятся корни моей неуверенности в себе. Не нужно мне было так сильно сосредотачиваться на маминых триумфах. Я не была, конечно, так хороша как она и спринтер из меня был некудышний. И меня пугала до дрожи сама мысль о выступлении перед полным залом. Зато мне лучше давались математика и рисование. Так что не было у меня проблем с тригонометрией, как когда-то у мамы. И разве мама сама не хвалила мои рисунки и не покупала мне в изобилии альбомы, краски и карандаши? Она почему-то думала, что одного этого да еще школьных уроков рисования будет достаточно для того, чтобы я стала художником. Но я была не настолько талантлива. Ну, а если говорить о взрослой жизни, то тут с общепринятой точки зрения нам обеим нечем похвастаться — мы не добились ни денег, ни карьеры. Так почему же тогда острое чувство полного провала охватывает меня всякий раз, когда я пытаюсь взглянуть на себя мамиными глазами? Похоже, как я не старалась, но мне так и не удалось полностью освободиться от сковывающей меня детской зависимости. Глядя на себя в зеркало, мне трудно поверить, что когда-то я была той самой простодушной девочкой с бантиком на копне белокурых волос, которой так  нравилось слушать мамины истории. Но, выходит, она все еще живет где-то внутри меня и все так же ждет когда же мама приободрит и похвалит ее.

 (с) Анна Шевченко