Первый репортаж
часть 2
В библиотеке нам выдают несколько тощих книжиц. Мы садимся за стол в читальном зале и погружаемся в изучение исторического материала.
- Смотри, - удивляется Маша, - первое здание санатория было построено в 1833 году. - Тсс! - шиплю я на неё и подсовываю ей свою книжицу.
- Оказывается, обмазывание грязью с последующим высыханием на солнце имеет научное название - "египетский метод", - говорю шёпотом.
Маша заканчивает вторую страницу блокнота, когда ручка начинает писать всё бледнее и бледнее, пока паста в ней не иссякает окончательно. Некоторое время мы все же продолжаем сидеть и пререкаться громким шепотом, выясняя кто же виноват в том, что мы не взяли с собой запасной ручки. Но делать все равно нечего - мы выходим из библиотеки и, наконец-то, отправляемся в путь. Шагая по обочине объездной дороги, мы чувствуем себя немного неуютно. Машины проносятся на большой скорости, но отойти от дороги нельзя - дальше склон порос сухой жёсткой травой. Наконец, дорога подходит ближе к лиману. Мы замедляем шаги. Золотистые метёлки камышей слегка покачиваются на фоне бледно - голубой воды. Тёрпкий солёный запах щекочет ноздри. Несколько кос перерезают лиман, во многих местах обнажилось дно с почерневшими деревянными столбиками. Они остались ещё с тех незапамятных времён, когда здесь добывали соль. Время приближается к обеду, когда мы добираемся до санатория. На скамеечках у гигантских застеклённых корпусов греются на солнышке отдыхающие.
- Не так уж их много для таких зданий, - констатирую я.
Мы идём по аллее к старинному зданию грязелечебницы.
- Смотри, что я выписала, - говорит Маша и достаёт блокнот. - Выполненное в мавританском стиле из неоштукатуренного ракушечника с кирпичными прокладками здание грязелечебницы выглядит величественно и монументально. Красиво, правда?
Я смотрю на ажурные башенки, на мраморную лестницу, спускающуюся тремя крыльями в уютный дворик.
- Красиво, - соглашаюсь. - И ремонт начали делать, - я показываю на современную плитку, которой выложен фасад здания. - Давай, обойдём вокруг.
Мы идём вдоль стены, обходя кучи строительного мусора. Но плитка быстро заканчивается, и обнажаются полуразрушенные стены из "неоштукатуренного ракушечника".
- Вот это и называется косметическим ремонтом, - говорю я, когда мы возвращаемся к исходной точке и останавливаемся возле позеленевшего бюста доктора Андреевского.
- Вот, чёрт, - вырывается у Маши.
Памятная плита с постамента бесследно исчезла. Остались только дыры от болтов.
- Потащили сдавать на металлолом. В стране кризис, и людям надо как-то выживать. Хотя все равно трудно удержаться и не назвать их сволочами. А там столько было написано, - сокрушаюсь я. - Правда, у тебя всё равно ручка не пишет.
- Значит, пойдём в поликлинику, - Машка сердито толкает меня локтем.
Мы поворачиваем назад. Проходим мимо бассейна с плакучими ивами, отражающимися в зеленоватой воде. У дверей поликлиники я останавливаюсь и говорю с досадой:
- Если бы я шла договариваться о курсе лечения, то была бы совершенно спокойна. Нет, роль журналиста - не для меня.
Собравшись с духом, мы заходим. В вестибюле ни души. На стене висит плакат, предлагающий различные курсы лечения. Мы подходим к окошку регистратуры.
- Врачи уже ушли, - говорит нам женщина, роющаяся в картотеке. - Вам надо в административную часть. Заместитель главного врача сидит до четырёх.
- Может быть, вы нам что-нибудь расскажете? - предлагаю я, но она испуганно отступает вглубь застеклённой клетушки и отрицательно трясёт головой.
И мы отправляемся восвояси на поиски административной части. Первой, кого мы встречаем в вестибюле одного из трёх гигантских корпусов, оказывается пожилая женщина, подметающая пол. Маша нерешительно останавливается.
- Нам надо в административную часть. Вы не скажете где это? - спрашиваю я.
- На втором этаже, - машет уборщица рукой куда-то влево.
- Не нужно каждому встречному объяснять, зачем мы здесь, - говорю вполголоса, когда мы проходим мимо толпы отдыхающих у лифтов и начинаем подниматься по лестнице.
В коридоре второго этажа пустынно. Мы стараемся идти бесшумно по мягкому красному ковру на полу. У дверей заместителя главного врача прохаживается худенькая интеллигентная женщина в брючном костюме.
- Извините, вы не скажете, заместитель главного врача у себя? - спрашивает Маша.
- А почему я должна это знать? - вскидывается женщина и смотрит на нас в упор.
- Понимаете, - начинаю я объяснять, - моя дочь учится в школе репортёров. Им задали сделать репортаж, и она решила написать о Куяльницком санатории. Лицо женщины смягчается. Она смотрит на нас с интересом.
- И вы думаете вас напечатают? - говорит задиристо. - Конечно, если вы напишите что-нибудь хвалебное...
- Что вы у нас теперь нет цензуры, - пытаюсь возразить я.
- Вам здесь не понравилось? - вставляет Маша, застенчиво улыбаясь.
- Не то слово! - выпаливает женщина и делает круглые глаза в ответ на наши растерянные взгляды. - Вот, например, ковры здесь не пылесосятся, а только заметаются. Но больше всего меня возмущает обращение персонала. Понимаете, даже собака виляет хвостиком, когда хочет получить подачку. Здесь же мне пришлось столкнуться с самым грубым вымогательством. И кормят плохо - порции слишком маленькие. А сегодня мне в пюре попался таракан. Повариха разводит руками: они, гады, с потолка падают. Хотите посмотреть мой номер? – неожиданно заканчивает она.
Мы с Машей переглядываемся, и я киваю головой. Коридор на третьем этаже точно такой же, только ковёр другого цвета: пёстрый в цветочек.
- Проходите, - женщина пропускает нас в свой номер. - Вот, смотрите здесь всегда лужа, - она приподымает ковёр у дверей ванной комнаты и показывает влажное пятно на бетонном полу. Потом распахивает дверь. Кап, кап - слышим мы и в нос нам ударяет запах сырости с едкой примесью чего-то химического. У меня тут же перехватывает дыхание, и я начинаю кашлять.
- Слесарь приходил три раза и каждый раз рассказывал мне почему трубы текут, - говорит женщина и захлопывает дверь.
Мы проходим в комнату. Довольно уютная, но слишком маленькая для двухместного номера. На одной из кроватей лежат уже упакованные чемоданы.
- Завтра уезжаю домой в Питер, - женщина перехватывает мой взгляд. - А вот моя Багира, - она проходит вглубь комнаты и похлопывает по спине чёрную пантеру - крупная игрушка едва умещается на тумбочке.
На другой тумбочке я замечаю три миниатюры и наклоняюсь, чтобы понять из чего они сделаны.
- Это янтарная крошка, - объясняет женщина. - Нравится?
- Особенно вот эта с соснами, - я показываю на один из пейзажей.
- А эту я специально купила. Посмотри внимательно, что здесь не так? - обращается она к Маше. Машка смотрит на картину и растеряно улыбается.
- Ветер, - подсказываю я.
- Ну, конечно! - догадывается, наконец, дочка. - Парус на лодке выгнулся в одну сторону, а ветки - в другую.
Мы смеёмся. Потом провожаем нашу новую знакомую на второй этаж, и, попрощавшись с ней у дверей кабинета, в который мы так и не попали, торопливо спускаемся по лестнице. Дома, наспех перекусив, мы принимаемся за работу.
- Неплохо получилось, - говорю я, потирая руки, когда часа через два Маша ставит последнюю точку.
- Да, хорошо, - соглашается дочка, - но мне бы хотелось, чтобы это был только мой репортаж.
- Ну, что ты возмущаюсь я. - Мы с тобой работали как Ильф и Петров. И репортаж получился хороший. Не будем же мы считать, кто сколько предложений придумал.
Я говорю уверенно, но на душе неспокойно. Кажется, я переусердствовала в своём желании помочь. Не повторяю ли я ошибку своей матери? Чрезмерная опека делает ребёнка пассивным. Даже если мне хотелось научить - всё равно. Для учителя главное - вовремя отойти в сторону. Иначе ученик никогда не сможет работать без оглядки на старших.
Проходит неделя, другая, но мы напрасно с нетерпением разворачиваем свежий номер газеты каждую субботу.
- Вот, видишь, - сержусь я. - Ты должна была подойти и спросить. Теперь мы никогда не узнаем, почему его не напечатали.
Ещё с неделю мы с Машкой дуемся друг на друга.
- Что-то ты стала относиться к школе репортёров без прежнего энтузиазма, - замечаю я как-то вечером.
- Ты сама виновата, - говорит Маша. - Убедила меня, что мы написали отличный репортаж, а его не напечатали.
- Ну, вот, я ещё и виновата, - ворчу я, но, помолчав немного, признаю, - Хорошо, я была не права. Не такой он уж хороший. Выслушали мы только одного человека, заместителя главного врача не дождались. У него тоже, наверное, было, что нам рассказать. И знаешь, даже хорошо, что его не напечатали. Следующий свой репортаж ты сделаешь сама, и если его напечатают - это будет только твоя победа.
Прошло около месяца. И вот, наконец, настал этот день. Маша вошла в комнату с газетой в руке - глаза блестят, на щеках румянец.
- Мама, напечатали мой репортаж, - говорит она, не в силах сдержать торжествующей улыбки.
Я обнимаю свою девочку и чмокаю её в щёчку.
- Поздравляю, - говорю с чувством. - Это твой настоящий первый репортаж. А о лимане ты ещё напишешь - о нём и о многом другом.
Сбросив напускную серьёзность, Маша выбегает из комнаты.
- Ба-а! Смотри меня напечатали, - слышу я её голос за дверью.
* * *
Вот так и закончилась история нашего с Машкой первого репортажа. Хотя правильнее было бы сказать - не закончилась, потому что потом я написала рассказ об этом, и его тоже нигде не захотели печатать. В той газете, где обычно охотно принимали мои короткие рассказики в 1-1.5 страницы, смущенно пробормотали, что они не могут опубликовать рассказ с такой информацией. В другой же газете его даже назвали художественным произведением, но обозвали «огромным» и предложили приходить, когда я напишу что-нибудь покороче.
Так что дама из Петербурга оказалась права - не захотели они печатать нашу неприглядную правду. И все же в пику им всем я хочу привести здесь окончание того самого репортажа, который написали мы с Машкой 20 лет назад:
«Как же можно спасти такой прекрасный курорт, как санаторий Куяльник? По мнению гостьи из Петербурга надо в первую очередь изменить законодательство об охране природных ресурсов и привлечь к курорту западных инвесторов. Но я не могу понять одного — Украину Бог наделил богатейшими ресурсами. А мы сидим и ждем пока добрый дядя с Запада придет и поможет нам ими распорядиться».
За 20 лет, что пролетели с тех пор как были написаны эти слова, в нашей стране мало что изменилось. Судьбой санатория, правда, я больше не интересовалась - просто не хотелось снова расстраиваться. Иногда все же мы навещали те места, и всякий раз нас встречала все та же картина всеобщего запустения и упадка. Впрочем, нельзя сказать, что у нас совсем уж ничего не изменилось. Из экономического кризиса мы вроде как выкарабкались, да и «добрый дядя с Запада» заглядывает к нам то и дело на огонек. Правда, появляется он здесь чтобы решать свои проблемы, а не наши. И расплачиваться за это нам приходится вырубкой наших лесов и полями, засеянными рапсом, который, как известно, истощает почву. Тут уж, если вовремя не остановиться, то и до пылевых бурь недалеко. Когда я думаю обо всем этом, то в памяти невольно всплывают строки непревзойденной Лины Костенко:
Україно, чи ти була колись
незалежною хоч на мить?
Від кайданів, що волю сковують,
від копит, що у душу б'ють,
від чужих, що тебе скуповують,
і своїх, що тебе продають?!
И к этому, боюсь, мне больше нечего добавить.
(с) Анна Шевченко
