Башмачки для Золушки (часть 1)

Башмачки для Золушки
часть 1

       Многочисленные поклонники Надежды Тарасовны Головко были бы немало удивлены, если бы узнали в каких условиях пришлось жить и работать знаменитой писательнице. У большинства писательский труд ассоциируется с тихим уютным кабинетом и с застекленными шкафами вдоль стен, полными книг. Может быть, именно о таком кабинете мечтала Надежда Тарасовна, когда рано утром по свежевыпавшему снегу или, огибая лужи на изрытом выбоинами тротуаре, она торопилась на работу. Магазин, где она работала, был небольшой, но благодаря его расположению рядом с железнодорожной станцией, периоды затишья в нем сменялись бурным нашествием покупателей. Надежду Тарасовну любили за ее приветливость и всегда готовый остроумный ответ на любые замечания. Во время недолгих передышек она доставала свою заветную тетрадочку с веселеньким пейзажиком на обложке и записывала в нее пришедшие ей в голову идеи новых рассказов или интересные высказывания покупателей. Иногда она вспоминала свою старую работу в НИИ и не могла решить для себя, что же вызывало у нее большее отвращение: ее нынешняя нервная изматывающая работа по 14 часов в сутки или прежняя – с ее затхлой атмосферой вынужденного безделья.

       С грустью смотрела Надежда Тарасовна на тощую стопку своих рукописей и думала, что если бы у нее был любящий заботливый муж, имеющий высокооплачиваемую работу, то ей не пришлось бы столько сил тратить на борьбу за существование. И тогда ее творения занимали бы целую полку в книжном шкафу, поблескивая золотым тиснением своих переплетов. Хотя она не могла не понимать, что счастливый благополучный человек вряд ли способен написать что-нибудь более стоящее, чем обычный бестселлер, который проглатывается за 1-2 дня и тут же вылетает из головы, не оставляя в ней никакого следа. И только жестокие удары судьбы, неудовлетворенность собой и окружающим миром высекают из человека глубоко запрятанную в нем искру божью, конечно, при условии, что она, то есть «искра», была в него заложена изначально.

       Попытаемся же хотя бы одним глазком заглянуть в старый дом с потрескавшимися стенами, где обитала Надежда Тарасовна Головко, чтобы понять как среди хаоса и нищеты, наступивших после крушения коммунистической империи, удалось сохранить великой писательнице веру в светлое будущее и живой интерес к окружающему ее миру.

       Надя бежала за трамваем, как-то нелепо подпрыгивая, ноги плохо слушались и не хотели бежать быстрее. «И как это меня угораздило надеть старые босоножки на высоких каблуках?» – подумала она с досадой, опустив глаза вниз. – «Я ведь давно уже ношу удобную обувь на низком ходу». Она запрыгнула на подножку, когда трамвай уже трогался с места, и облегченно вздохнула: «Ну, теперь не опоздаю. Хотя если вспомнить, сколько я выучила билетов… Десять или пятнадцать?» – она никак не могла вспомнить и снова вздохнула, теперь уже обреченно. Трамвай был полупустым и ехал очень быстро. Надя уселась возле окна – мимо проносились какие-то незнакомые серые здания и разноцветные пышные клумбы. «Ну, и пусть», – подумала она с ожесточением, – «зато после экзамена мы с девочками пойдем на пляж. Хотя нет…» – она заглянула поспешно в свою сумочку. Конечно, она забыла купальник – вот так всегда! Уши ей резанула какое-то неприятное пиликанье. «Что за странный звонок на первую пару? И потом какая первая пара – ведь уже сессия началась…» – Надя с недоумением оглянулась на пассажиров – никто не обращал на нее никакого внимания. Противное пиликанье не прекращалось. «Черт, да это же будильник», – мелькнуло, наконец, в сознании, и Надежда Тарасовна, нащупав часы на тумбочке, нажала на рычажок. Некоторое время она лежала неподвижно, не решаясь высунуться из-под теплого одеяла. «Уже давно пора топить, но печку загораживает Сашкина кровать», – подумала Надежда Тарасовна с досадой. – «Говорила же детям – ремонт нужно закончить до холодов. То-то мне показались странными эти цветы в клумбах. Сейчас ведь ноябрь».

       Она несколько раз потянулась, еще лежа в постели, чтобы сбросить остатки сна, как советовали в местной газете. Потом села, посидела несколько минут с закрытыми глазами, и, опустив ноги на холодный пол, начала поспешно одеваться. Дочка уютно посапывала у нее за спиной. Надежда Тарасовна оглянулась и поправила одеяло. Пусть еще поспит – ей на вторую пару, хоть сегодня выспится по-человечески. Стараясь двигаться бесшумно, она начала пробираться на кухню – хотя по правде говоря, помещение это было не совсем кухней. Когда родители Надежды Тарасовны, еще во времена СССР, строили этот дом, свобода проектирования была строго ограничена. Им было выдано два проекта на выбор. И вот, благодаря странному полету фантазии архитектора, одна комната сочетала в себе кухню, прихожую, и ванную, хотя в обиходе ее называли все-таки кухней. Пробираясь в темноте, она старалась не задеть Сашкину кровать, по дереву очень хорошо передаются звуки – сын тут же проснется и начнет кричать, чтобы ему дали поспать.

       Кровать эта, произведение умелых дедушкиных рук, хоть и была довольно узкой, а все же занимала почти все свободное пространство на кухне, оставляя только узкий проход к плите. Все эти неудобства были из-за затянувшегося ремонта в Сашкиной комнате. Откладывать ремонт было никак нельзя – стены в комнате настолько проплесневели, что их пришлось полностью ободрать. Это была еще та картина, когда дети, обмотав головы по самые глаза какими-то тряпками, энергично скребли стены железными щетками, вздымая облака белой пыли. Но оно того стоило. До того как был затеян ремонт им приходилось каждый вечер вытаскивать Сашкину кровать наполовину в маленькую комнату, где спали Надежда Тарасовна с Машкой, и где почти не пахло плесенью.

       Тьма на кухне была кромешной, но свет она пока не решалась включить. Шаря по сторонам в поисках свечки, Надежда Тарасовна наступила на что-то мягкое. «Рыжий, чтоб тебя!» – вскрикнула она, почувствовав как острые зубы вцепились ей в щиколотку, и попыталась поддать кота ногой, но котяра поспешно скрылся под кроватью. При тусклом свете свечи она зажгла газ и поставила на огонь кастрюлю с водой и чайник. Овсянке оставалось кипеть еще две минуты, и чай уже был заварен, когда Надежда Тарасовна зажгла свет на кухне. «Сашка вставай», – подергала она сына за плечо, – «уже 25 минут седьмого». «Угу», – пробормотал сын, натягивая на голову одеяло. «Плохи дела», – огорчилась Надежда Тарасовна.

 – «Опять не пойдет на первую пару».

       Она разлила кашу по тарелкам и снова подошла к сыну.

– Сашка, пора, уже 32 минуты седьмого, – Надежда Тарасовна попыталась стянуть одеяло с Сашкиной головы.

– Отстань. Вечно ты всех будишь, – пробурчал сын, ныряя головой под подушку. – А Машка почему не встала? Я тоже на вторую пару поеду, – глухо донеслось снизу.

– И чего ради я уродуюсь на этой чертовой работе? – проворчала Надежда Тарасовна, и, просунув руку под подушку, ущипнула сына за ухо. Увернувшись от его тумака, но, не успев уклониться от брошенного ей вслед тапочка, она отправилась мыть посуду, оставшуюся после ужина. У нее оставалось еще полчаса, а потом надо было будить Машку. Было это делом тоже не простым и требовало не менее трех попыток. Она налила горячей воды в пластиковый таз и принялась за тарелки.

       Что это ей снилось сегодня до этого дурацкого сна с трамваем? Она спорила с Машкой, доказывала, что писать рассказы очень легко и даже сходу начала сочинять историю о том, как девочка с папой собирались на ярмарку. Во сне слова лились свободно, не цеплялись друг за друга и не шуршали, как это часто с ними бывает. И еще она говорила что-то о сладком соусе и о неудобоваримом блюде, в смысле, что красивости стиля и симпатичные герои нужны только для того, чтобы удержать внимание читателя и втолковать ему какие-то свои мысли и убеждения. Черт, какие же мысли и убеждения она собиралась передать на этот раз? Когда уйдут дети надо попытаться записать то, что она еще может припомнить. Полтора часа спустя, проводив детей до ворот, Надежда Тарасовна вернулась в свою комнату. И открыв новую тетрадку в клеточку с двумя разноцветными рыбками на обложке, принялась торопливо писать.

Варя проснулась, когда в горнице было еще совсем темно. Она лежала некоторое время, прислушиваясь. Было очень тихо, и только старая груша время от времени поскрипывала за окном. Но вот с другого конца деревни донесся далекий, еле слышимый, звонкий крик петуха. И будто это послужило сигналом – за ним вступил второй, третий, все ближе и звонче, пока, наконец, почти одновременно не заорали соседский рябой и ее собственный красногрудый красавец с переливающимся сине-зеленым хвостом.

– А чтоб вас, – поморщилась Варя и, потянувшись изо всех сил под теплым одеялом, одним решительным движением села, опустив ноги на холодный пол.

       Поспешно одевшись, она подбежала к рукомойнику и плеснула в лицо холодной водой, чтобы прогнать остатки сна. Потом наколола мелких щепочек, и, подсунув их под поленья потолще, развела огонь в печи. Пшеничная крупа была у нее замочена еще с вечера. Надо споро управиться по хозяйству, чтобы пораньше попасть на ярмарку в соседнем городке.

Она уже успела наносить воды и подоить козу, когда хлопнула дверь, и вошел отец, руки его были запачканы чем-то черным, из рыжеватой бороды торчали сухие травинки.

– О, та ты уже встала дочка, – довольно пробурчал старый Тарас. – Ну, молодец.

– Балуете вы меня батьку, – укорила отца Варя, подавая ему тряпицу. – Вот матушка – та не давала мне залеживаться по утрам. Она всегда говорила: «жизнь тебя не побалует – не надейся».

– Уж больно ты строга Варвара, – умильно проурчал Тарас. – Ну, прямо покойница Катерина. Правильно говорят: «Яблоко от яблони…» – он захватил инструменты, сложенные в углу, и направился к выходу.

       Варя обеспокоенно проводила глазами крепкую фигуру отца. Телега у них старая, как бы опять по дороге колесо не соскочило или еще чего похуже. Такая уж бедняцкая доля – все-то у них поизносилось да прохудилось, а обновить не на что – денег в обрез.

Солнце поднялось уже на ладонь над верхушками дальнего леса, когда их обшарпанная телега выкатилась, наконец, на изрытую ухабами деревенскую улицу.

Рыжая сероглазая собака Кнопа провожала их заливистым лаем, прыгая на ворота.

– Ну, что ж Кнопка, остаешься на хозяйстве за главного, – хохотнул Тарас и легонько хлестнул вожжами лошадиные бока.

       Неказистая пегая лошадка взмахнула хвостом и бодро затрусила вниз по дороге, телега угрожающе скрипела и раскачивалась. За селом трясти почти перестало, дорога побежала вперед тугой извилистой лентой, теряясь вдали среди развернувшихся во всю ширь полей. Воздух был еще полон утренней свежестью, но туман уже поредел над небольшой речкой, протекающей за селом. Телега дробно застучала по обомшелому каменному мостику, солнце посеребрило легкую водяную рябь на стремнине, несколько уток с криками поднялись над заросшим камышами островком.

– Эх, ружьишко бы сюда, – пробормотал Тарас, провожая их взглядом. – Да нельзя, – добавил он со вздохом, – им еще деток малых выводить.

       Варя ничего не ответила, провожая взглядом чернеющих против солнца птиц, которые, вытянув длинные шеи, энергично махали крыльями, пока, постепенно уменьшаясь, не затерялись в прозрачной синеве неба. Временами телегу ощутимо потряхивало на очередном ухабе, и Варя крепче ухватывалась за большой тяжелый сундук, крепко привязанный к задней стенке телеги. В сундуке они везли на продажу вышитые Варей полотенца, салфеточки, а также искусно вырезанные Тарасом деревянные фигурки, ложки и пасхальные яйца. Варе нравилось раскрашивать поделки отца яркими красками, сидя у огня долгими зимними вечерами.

– Талант у тебя Варвара, настоящий талант, – говаривал Тарас, покрывая лаком дочкину работу. – Были бы деньги, даже не сомневайся, послал бы тебя в город к тетке учиться на художницу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...

(с) Анна Шевченко